Would you like to make this site your homepage? It's fast and easy...
Yes, Please make this my home page!
Александр КОЛЬБЕРГ.
ТОРЖЕСТВЕННАЯ ПОРКА (избранные главы)
Глава шестая. КРЫСЫ
Я никак не могу обойти стороной эту социальную среду. Этих существ. Обладающих
чрезвычайно развитым интеллектом и великой наглостью, как сообщают ученые статьи по биологии.
Речь пойдет о тех, кто, по-моему, упоминается в заголовке мемуаров Петра Григоренко – "В
подполье можно встретить только крыс". О советских диссидентах времен перестройки. Впрочем, не обо
всех. Только о тех, кого я видел.
К 1985 г. так называемое диссидентское движение в целом было раздавлено. Кто был известен за
рубежом – уехал по визам самых разных демократий. Мелкота сидела в колониях, кому-то из "птиц среднего
полета" вправили мозги в психушках. Короче говоря, подполье уже было очищено. "Советская оппозиция"
почти что перестала существовать.
Удивительным образом ни один известный партийный документ никак не прокомментировал это
великое достижение. Оппозиция была всегда – левая, правая, партийная и антипартийная, буржуазная,
националистическая, фашистская, террористическая, шпионская.... К этому привыкли. Вообще, все, что
отклонялось от жесткой линии КПСС, было оппозиционным. Тот же Высоцкий, по сути дела, вся массовая
культура 70-х гг., были фрондерством. И вдруг – такой подарок судьбы. Нету в СССР оппозиции! Была, да
вся вышла. В 1984-1985 гг. последние вихри прошли над головами советской "фронды". Посажен в тюрьму
исполнитель полублатных песен Александр Новиков. Би-Би-Си оплакивает судьбу солиста никому не
известной группы "Трубный зов" Валерия Баринова. Якобы Баринов – баптист, преследуемый за веру. Не
знаю, может, так оно и было, я с тех пор никаких упоминаний об этом деле не встречал. В нашей ернической
среде после этой передачи Севы Новгородцева (а кто его сейчас помнит?) рассуждали просто – решил
человек от армии закосить, да и денежки в ресторанах "ансамблям" платят хорошие, грех такие доходы
терять. Случаи скоропостижного баптизма перед призывом в СА были хорошо известны, особенно в
Москве, где некоторые смельчаки писали в заявлении: "служить в армии не позволяют мои религиозные
убеждения – я баБтист". И это была истинная правда. После чего баБтиста отправляли в психушку, он
получал обычный диагноз – "вялотекущая шизофрения" – и на этом его будейовицкий анабазис
заканчивался навсегда. По крайней мере, лет до 28 – говорят, именно в этом возрасте, когда проблемы с
призывом отпадали, неснимаемый диагноз странным образом снимался, а история болезни терялась. За это
время получалось высшее образование, защищалась кандидатская по какому-нибудь искусствоведению
чукотского народа и его влиянию на философию эскимосов, родителями создавалось теплое место на
кафедре. Сложно, но, в целом, вполне рационально. Мы, жители "ближней провинции", такой подход
осуждали. Не то, чтобы мы были большими поклонниками службы в армии. Но мы, психически здоровые
люди, считали, что лучше уж солдатская лямка, которая, впрочем, трудна, но добавляет жизненных
впечатлений, чем печать в военном билете: "псих". Наши старшие братья, соседи, друзья служили в армии,
никто ее не хвалил, но почти все остались живы и здоровы, приобрели некий опыт... Самое смешное здесь –
то, что я-то в армию не попал из-за портящегося зрения. И не мне, конечно, судить обо всем этом. Но,
думаю, попади я туда, я прекрасно бы вернулся домой – ну, может, со сломанным ребром, это максимум. Я
умею выкручиваться из разных щекотливых ситуаций.
Однако вернемся к судьбе "фронды". Последние смерчи партийного гнева снизошли на "Машину
времени", Вилли Токарева и Розенбаума. Это было уже при Горбачеве, в 1985 г. Впрочем, "Рагу из синей
птицы" – статья в "Комсомолке" – вышла еще при Черненко, если память мне не изменяет.
Тут "сова" явно пережала в попытках навести шмон. Пресловутые ВИА (а кто теперь помнит, что
означало это сокращение?) никому особо не мешали и с идеологической точки зрения были розово-
девственны. Пели про любовь-морковь, рассветы-закаты, то да се.... Конечно, был злой "Примус", но и ему
политику все равно пришить было невозможно. Тем не менее удар по деревенско-местечковой масс-
культуре был воспринят болезненно, и по самой простой причине – это уже была целая "серая" индустрия.
Кабаки, где играли "ансамбли", организаторы концертов, полуподпольные студии звукозаписи, сборщики
радиоаппаратуры... Это был огромный невидимый рынок, и лишать левых доходов тысячи людей, а
миллионы – хоть какой-то развлекухи на мрачном фоне советских стен, было одной из самых больших
глупостей совецкой власти. Как и операция 1985 г. с водкой.
Теперь, как мне кажется, уже понятно, что на первых порах сов-элита повела борьбу за
коммунистический трудовой аскетизм. Не пить, всякую музыкальную чушь не слушать, ускоряться и
вкалывать.... Почва была подготовлена. Подполье очистили от прежних крыс. Но там тут же начали
заводиться новые – не бывает святое место пустым. И лекарство оказалось хуже болезни.
Зимой 1983 г. я узнал, что есть, оказывается, великий диссидент Рой Медведев, несгибаемый борец
со сталинизмом. Он живет на даче под Москвой и дает интервью западным радиостанциям – они время от
времени звучали по "голосам", например, по "Немецкой волне". Вообще говоря, картина задавленного и
замученного советского общества, где диссидент сидит на даче и принимает западных корреспондентов,
несколько настораживала. Что-то тут было не то. Попробовал бы какой-нибудь работяга с "Серпа и молота"
принять у себя журналиста с Би-Би-Си! Какой-то неуловимой гнилью несло от всего этого. Лишь потом я
понял, что сочинения г-на Медведева – это новая порция советизма, обновленный марксизм, "возвращение к
Ленину". И понял еще, что "сова" держала его на всякий пожарный.... Знаете детскую загадку
брежневских времен: "Зачем пожарнику метла? – На всякий пожарный..." Вместо метлы подставлялись то
мыло, то масло, то, страшно сказать, целый гандон.... Я бы подставил Роя Медведева.
Еще где-то в Горьком жила совесть нации – академик Андрей Сахаров. С одной стороны,
отношение к нему в народе было чуть ли не почтительным. Вот, мол, не побоялся коммунистов.... С другой
– никто особо не понимал, чего же на самом деле хочет академик. Советская пропаганда вытаскивала на
свет Божий какие-то запутанные описания деяний Сахарова, из которых было ясно одно – у профессора
каша в голове и он сам не вполне понимает, чего хочет. Грустно и смешно это признать, но так оно
впоследствии и оказалось. Речи академика на съезде народных депутатов производили впечатление
идеологической беспомощности и нарочитой запутанности: и нашим, и вашим за пятачок спляшем... Кроме
того, пропагандисты СССР сочинили миф про хорошего, но запутавшегося русского академика, и его жену –
злобную и хитрую еврейку-преступницу Боннэр. Русскому рабочему человеку миф сей был особенно
близок, так как у него имелись примерно такие же отношения с женой. Она отбирала у него зарплату,
прятала бутылки, не давала забивать козла и заставляла вкалывать на огороде. Нечто подобное ему виделось
в отношениях Андрея Дмитриевича и Елены Георгиевны. И академику сочувствовали! Честное слово, вы
можете мне не верить, но таки ж сочувствовали те самые "аполитичные" русские рабочие! Его понимали,
страдальца... "Богатые тоже плачуть" – это из той же серии, тут общий сюжет. "Вона оно как на белом свете
бывает-то.... Тут баба заставляет спину гнуть, на дачке-срачке пахать, пива не попьешь с корешами... А
образованным, им еще хужей. Женился на жидовке, а она на нем и ездит, и ездит. Против советской власти
писать заставляет. А деньги-то ей переводит ЦРУ. Вот она и давит на него, сука... Деньги ей подавай... И он
из-за нее – и академию-то бросил, и против совецкой власти пошел... Вот ведь..." И сочувственный вздох
слушателей: да, бабы, они все такие, а еврейки - особенно. Затем следует серия рассказов про евреек и
евреев, потом – кто с кем и когда спал. Бутылка допита, краковская колбаса кончилась, завтра новый
трудовой день. И так каждый раз....
Между тем, была еще другая сторона оппозиционности, которая, правда, к описываемому моменту
тоже выродилась в нечто ублюдочное. Я говорю о культуре фрондирующих литераторов. Прежде всего,
конечно, писателей-деревенщиков. И то сказать, Шукшин умер еще в 1974 г., Солженицына, который мне
всегда казался "здоровым консерватором" ("он правее царей" – цитировал некто Н.Н.Яковлев какого-то
американского деятеля в книге "ЦРУ против СССР", и это в моих глазах было величайшей рекламой),
выслали тоже в 1974-ом. Распутин-Астафьев-Белов-Солоухин все же были слабее. Что-то здесь
чувствовалось не то, хотя, в общем, глубокая, темная, мрачная консервативная реакция в стиле
"Прощания с Матерой" мне очень импонировала. Это как-то задевало изнутри. Что-то здесь было социально
близкое потомку немецкого кулака-колониста с Поволжья Саше Кольбергу. Короче, явно со мной случилось
обрусение. Я тогда не знал, что есть еще "еврейский литературный поток", "либералы". И не мог знать –
они хорошо маскировались и не так эпатировали общественное мнение.
Между тем я, советский школьник-"хорошист", интересовался подпольем. Я никак не мог поверить,
что в нашей стране нет недовольных, нет оппозиции. Тем более, что в реальной жизни недовольных было
хоть пруд пруди. Да и литература, которую нам подсовывала "сова", как-то развивала подобные настроения.
Никогда не забуду, с каким интересом я читал "Подземную Россию" Степняка-Кравчинского. Это
напоминало детектив и одновременно наводило на мысли. Кстати, уже тогда делу террористов "Народной
воли" я почему-то не сочувствовал. Вообще, в такой литературе мне с детства нравились именно
отрицательные герои – Главный Буржуин, Плохиш, царские жандармы, бай-богатей, Пиночет, аятолла
Хомейни, император Бокасса. Когда я в детстве читал рассказ Зощенко "Как провели жандармов", я до
последней минуты надеялся, что жандармов все-таки не проведут, и Ильича отправят в тюрьму. Вообще,
видимо, генетически для меня было привлекательно все, что было против "коммунистов".
Мне приходилось выискивать оппозицию – не то, чтобы я хотел к ней принадлежать (не дай Бог!),
но все же было бы приятно знать, что в нашей стране не царит всеобщее согласие, тем более, что реальный
социализм особых радостей у меня не вызывал. Ну нельзя было это любить! Эту скуку, серость, всеобщее
помешательство на колбасе и "Modern Talking".... На этом фоне вдруг выяснилось, что оппозиция, и не
совсем шизофреническая, в стране есть. Но совсем не там, где следовало бы ее ожидать. Предперестроечный
1984 г. прошел как раз под знаком неожиданного открытия течений, которые и были советской оппозицией.
Так сказать, духовной оппозицией. Это, смешно сказать, оказались молодежные компании. "Комсомольская
правда" вдруг открыла нам глаза – есть нехорошая молодежь, которая делает комсомольскую карьеру, а в
жизни играет в "фашизм": ну, там, чертит свастики, слушает какой-то загадочный фашистский рок, душит
кошек и т.д. Статья называлась, типа того, "Перевертыши". Тут же, в "КП", вдруг появилось письмо некоего
молодого человека, который "перестал верить в марксизм-ленинизм". Смешно сказать, но тогда это было
Событие. Правда, в ответ несчастному еретику газета выставила тяжелую артиллерию в виде какого-то
философа-марксиста, а потом, ко всему прочему, еще и заявила, что теперь с этим молодым человеком
занимаются, учат его правильному пониманию... Можно было себе представить этакую школу
перипатетиков, Платона-ленинца, произносящего речи перед своими учениками на Садовом кольце между
зоопарком и памятником Маяковскому. Правда, лезло в голову другое – уколы судебной психиатрии,
ежедневные промывания мозгов в какой-нибудь ИТК или что-либо в этом духе, вроде душевных бесед с
товарищем полковником. Но, откровенно говоря, тогда у меня возникла мысль, что все это ВЫДУМКА. Что
от скуки жизни в доме с очищенным подпольем молодежная газета решила изобрести пару-тройку
"персонажей". Ведь на "благополучном Западе" есть спрос на литературу ужасов, вот то же самое
произошло и у нас. В идеологически чистом мире должны быть какие-то враги. Диавол необходим, без него
картина мира кажется неполной.
Получилось так, что, задавив реальную оппозицию, советская власть сразу стала взывать к
покоренной ею пустоте подполья: выйдите, новые герои! Ну, кто еще на меня? Может быть, она надеялась,
что новая оппозиция будет уже полностью контролируемой, этаким карманным дьяволом на полном
довольствии КГБ? Она здорово ошиблась (или, может, так оно и оказалось? Не исключено...). Когда ряды
более-менее приличных борцов были скошены пулеметным огнем, за ними встали бледные тени, мрачные
духи, недоделки и недотыкомки всех мастей, просто ублюдки и психи, в том числе, вероятно, и те, кто мило
досидел до звания доцента со справкой о вялотекущей шизофрении. Вдруг выяснилось, как я уже сказал, что
советское подсознание ужасно – это "молодежный фашизм", "разочарование и неверие", "нестабильность".
И, как ни странно, в очищенное подполье был путем партийных заклинаний превращен целый кусок того
самого благополучного советского дома, всеми окнами обращенного в овраг. Дело выглядело в лучших
традициях фильмов ужасов: некогда в старом доме жили привидения. Потом привидения удалось вывести,
но некоторые жители дома с этим не смирились и сами стали изображать "духов". Причем положение
усугублялось тем, что реальные привидения могли только напугать, а члены "тайного ордена привидений"
были способны натворить немало глупостей – даже шею кому-нибудь свернуть, а то и дом спалить.
"Естественная" фига в кармане, как можно понять, была не единственным вариантом "духовного
сопротивления" (хотя мне это было более понятно). Самым выгодным и уважаемым в 80-е гг. был еще один
путь интеллигентской борьбы – критика советского режима "слева", то есть от Ленина, от святых отцов
коммунизма. Именно отсюда, если не ошибаюсь, пошло ставшее общим местом в 1989-90 гг. определение
демократической оппозиции, как "левых". Они все начинали с возвращения к ленинским принципам, с
"левого поворота" – и оказывались в совершенно разных местах. Ленин оказался "точкой непредсказуемой
телепортации", этакой "точкой сборки" из теории катастроф: возвращаясь к нему, окунаясь в эту мешанину
статей и теоретических умозаключений, наш интеллигент выныривал неизвестно где, может, даже в еще
более унылом царстве Хайека.
Но это – потом, а пока в Москве правила бал леворадикальная интеллигенция. Ранней весной 1986 г.
я, первокурсник, случайно оказался в гостях у одного знакомого по институту и, еще более случайно, это
был день рождения его мамы. К ней пришли гости довольно богемного вида, они пили чай, разговаривали о
Кандинском, Малевиче, Дзиге Вертове и Эйзенштейне, а потом, когда кто-то предприимчивый все же
раздобыл водку, вошли в раж и начали петь. Мы, трое однокурсников, в другой комнате разливали
общедоступное советское шампанское по шесть пятьдесят за бутылку. И вдруг хрустальный бокал едва не
выпал у меня из рук – я неожиданно услышал, что пели эти люди. Из комнаты нестройно, но вдохновенно,
хор тянул:
Мы сами копали могилу свою,
Готова глубокая яма...
Ну и ну, подумал я. На дворе 1986-й, а в России все те же, все там же.... Народовольцы, блин. Все
это напоминало фильмы про несгибаемых революционеров, на которые у меня была стойкая аллергия – в
них я, естественно, сочувствовал царской полиции. Мне, например, нравился "Бауман", исключительно из-за
того, что бесноватого Эрнестыча там убивают куском водосточной трубы – это было очень приятно, это
придавало силы и увеличивало волю к жизни: да, Бог не фраер, и на каждого революционера найдется своя
труба! Самым же великолепным фильмом был "Ленин в Польше" – я над ним просто со смеху катался;
действительно, парадоксально-шизоидное мышление Ильича там было показано великолепно и без прикрас.
Более того, сам фильм был построен на контрасте этого зашоренного, подчиненного одной ведущей
искусственной идее, оторванного от жизни ленинского сознания и цветущего, сложного, прекрасного мира
вокруг него. Я удивляюсь, как ТАКОЕ вообще смогли придумать и снять в нашей стране. Жаль, что его
теперь сочли идеологическим сором и больше не показывают.
Но вернемся на вечеринку....
Ну и ну! Такого я не ожидал.
Но хор продолжал, голоса стройнели. Они спели все от начала до конца. Напоследок прозвучал
искаженный куплет:
Прицелься вернее, готовься, не трусь!
Нам выпала трудная доля...
Прощайте, ребята, да здравствует Русь,
Земля и "Народная воля"!
Надо было слышать эти восторженно-придушенные, вдохновенные голоса! По-моему, эти люди
всерьез воображали себя стоящими на краю той самой могилы, которую сами себе выкопали.
В этот самый момент, может, под влиянием шампанских паров, со мной случилось некое прозрение.
Которое впоследствии оказалось той самой кобылой, на которой я ехал все правее и правее по спектру
политических взглядов.
Несомненно, я пережил простое отвращение. Но это было отвращение, смешанное с сильной
юношеской обидой. Второе важнее... Если бы только чувство гадливости! – вот, мол, московские ублюдки
до сих пор верят в какие-то там революционные идеалы... Это было бы меньше, чем полбеды. Но нет! Все
было значительно сложнее. Вот, думал я, сидят советские интеллигенты, в массе своей - еврейского
происхождения (во многих из них не было и одной шестнадцатой еврейской крови, посему любой
нормальный раввин гнал бы таких "соплеменничков" из синагоги кошерной метлой), которым не нравится
советская власть. Ну и ладно, она никому особо не нравится. Советскую власть любят только стукачи,
боксеры и алкоголики (Венедикт Ерофеев в дневниках писал: "ее не любят только колдуны, лифтеры и
молдаване"). Но форма, в которой они, интеллигенты, не любят "сову", совершенно потрясающа. То есть
они выражают свою "лллевую ррреволюционность". И ведь не подкопаешься! С одной стороны, "сова" сама
насаждала культ героев-революционеров, и ни один гэбист не сможет доказать, что тут пели "антисоветскую
песню". Дедушка Тан-Богораз, автор стихов, ходил в розовых штанах официальных предшественниках
большевиков. Спеть революционную песню на вечеринке в Москве – это что-то такое, ну.... высочайше
одобренное. Вроде того, как дореволюционные студенты на первомайской сходке во главе с В.Ульяновым
прочитали бы хором акафист Казанской Богоматери. А с другой стороны, исполнители песенки опять
воспроизводят своим ритуалом дореволюционное состояние страны. Такой как бы ритуальный намек: есть у
нас жандармы, есть родина, которую рвут на части "уроды-правители", и впереди еще долгий путь борьбы.
Обозвали режим дерьмом собачьим, да так, что никто дела не пришьет.
В эту минуту я даже посочувствовал режиму. Мне стало обидно, что власть, которая ежедневно в
тысячи глоток прославляет всесильное и верное учение Маркса-Ленина, оказывается объектом нападок
"рреволюционеров". Мол, власть у нас недостаточно коммунистическая! Горе стране, где с тираном
собирается бороться еще худший тиран...
Но была и обида, которая решила дело. Вот, думал я, советской власти почти 70 лет. Много было
людей, которые с ней боролись. Белогвардейцы, крестьянские повстанцы, власовцы, "русские фашисты",
"националы" всех мастей, "демократы хельсинской группы", правозащитники, Сахаров и компания,
Солженицын, писатели-антисоветчики, консервативная фронда в лице "деревенщиков", либеральная фронда
в театрах и в кино... И все – в распыл, на помойку. Все эти люди, многие из которых давно лежат где-то в
сибирской земле, подставлялись. Говорили, что коммунизм плохой. Ни шиша. Коммунизм-то хороший, это
власть плохая, она не соответствует Великой Идее.
Как жаль, что марксово наследство
Попало в русскую купель,
Где цель оправдывает средства,
А средства обосрали цель...
Как сказал Наум Коржавин – сказал, и забыл. А они это сделали манифестом. И бороться, сказали,
надо против этой извращенческой власти. Вернемся к истокам. "Земля и народная воля"... В крайнем случае,
декабристы. Все, приплыли. Никогда еще мне не было так гнусно, как в тот момент. Я не понимал тогда, что
это тактический прием, который состоит в том, чтобы "бороться легальными средствами". Что дело не в
идеологии, а в кастовом единстве: мы свои люди, боремся за свои собственные интересы, и политические
взгляды нам нужны только для саморекламы и маскировки этой борьбы. И вообще, политические
убеждения – это товар.
А вдобавок, рассуждали самые хитрые хитрецы из диссидентского стана, в борьбе с нами "сова"
неизменно будет вынуждена сама развенчивать своих собственных кумиров – от Ленина до декабристов.
Так что это не борьба за идеалы, а чистой воды провокация.
Всего этого я тогда не знал. И вряд ли бы оно, это знание, что-либо изменило. Но в моем мозгу
вдруг мелькнула мысль: если такова "оппозиция", то что будет в случае ее прихода к власти? Чего ждать от
этих "революционеров"? Нового коммунизма? Окончательного разгрома? И за что они не любят "сову",
которая ежедневно долбит клювом о пользе ленинских идей? Уж не за то ли, что государство давно ушло от
этих самых идей, оставив их в качестве бутафории? Или за то, что это государство, как ни крути, в общем-
то, русское? Хоть, конечно, ничего особо русского в нем днем с огнем не найдешь. Точнее, это русскость в
особо извращенной форме и в особо крупных размерах, переросшее себя, превратившееся в либерально-
всечеловеческого монстра (сразу вспоминается "универсально-всемирный орангутанг" А.Ф.Лосева). Я не
был еще знаком с любимым настроением интеллигенции (не важно, какой она национальности – русских в
ее рядах тоже было немало): чем более власть русеет с точки зрения ее кадров, тем меньше она вызывает
уважения. Чиновники Абрам Катценшляус, Бруно Бауэр, Авель Енукидзе и Абдурахман Искендеров не
вызывают отвращения – им даже сочувствуют в "цивилизованном обществе". А вот столоначальники
Ванька Хренов и Дунька Распердяева, феминистка, наделяются всеми эпитетами: свинцовые задницы,
чинуши, взяточники, алкаши, дураки.... Откуда это берется? Из каких "колодцев души"? Почему этот бред
несут с высоких трибун не какие-то там "инородцы" и "полукровки", вроде меня (это, по крайней мере,
можно было бы понять), а стопроцентные русаки, получившие высшее образование? Может, дело в
инфантильности русской души, которая не желает брать на себя ответственность за "власть" ("дай Бог не
вляпаться во власть..." – едва ли не главный русский мотив!) и всячески клеймит тех, кто изменяет русской
манере "жить на дне" – то есть тех, кто пытается сделать романовско-сталинское государство действительно
русским? Не знаю.
Смешно, но именно отсюда все началось. Первым ипульсом перестройки стало массовое убеждение
в том, что государство никуда не годится. И не годится именно потому, что оно отступило от Ленина и
Маркса. С этой мыслью встали в жесткие ряды батальоны нового подполья. Об этом писал "Огонек"
Коротича. Об этом разговаривали в очередях.
1987-ой, когда прошел пресловутый январский пленум ЦК КПСС, поощривший гласность, стал
годом, выплеснувшим на улицы второй эшелон советского подполья. Это был "год Арбата" – офонаревшая
улица превратилась в этакий гайд-парк, где по вечерам и в выходные собирались все эти "сливки". Реальная
политика, однако, делалась не здесь, а в партийных клубах и в элитарных кафе валютных гостиниц, поэтому
мне нечего сказать на эту тему. Но и волна "нового подполья" оказалась весьма неприятной на вкус. В массе
своей на Арбат вышли придурки и шизофреники, интересные, в основном, тем, что ничего подобного в
Советах раньше, можно сказать, не водилось. Поэтому пройтись по "московскому гайд-парку" было
интересно. Мне это уже тогда казалось зоопарком для призраков.
Получалось просто: на Арбат выползал какой-нибудь страдалец с весенним обострением и начинал
бубнить что-нибудь себе под нос. Рядом оказывались два-три таких же шизоида и два-три "сотрудника
органов", которые начинали вести беседу. Постепенно все это обрастало толпой. Весь типичный кухонный
бред интеллигента после третьего стакана теперь воспроизводился на улице. По телевизору же это
подавалось, как великое социальное пробуждение советского народа. Дошло до того, что подобные "арбаты"
стали создавать в провинциальных городах. И правда ведь, общественные процессы должны быть под
контролем.
Сейчас я уже напрочь не помню, что говорили на Арбате представители нового диссидентства.
Скорее всего, все было в том же духе: что и когда писал Сталин, почему Сталин и Берия плохие и почему
Ленин хороший. Откровенно говоря, единственным милым воспоминанием от арбатских посиделок
остались концерты каких-то хипповатых молодых людей, исполнявших на мотивы Пресли стихи
Державина: "...был счастливей всех сучков...". И все.
Но эти арбатские болтуны были авангардом нового революционного движения, которое, согласно
моим тогдашним установкам, следовало давить и уничтожать. В 1988 г. вдруг из советского подпола
полезло что-то совершенно невообразимое, то есть, скорее, конечно, вполне вообразимое – но я, дурак, все
думал, что это-то УЖЕ невозможно.
В Москве появились некие "социалистические клубы" – группки либерально настроенных
студентиков-аспирантиков, напичканные стукачами и комсомольскими карьеристами. Но именно эти
ублюдочные структуры сделали лицо "советского сопротивления" в восемьдесят восьмом. Они и
перехватили первичную инициативу. Они и устроились потом лучше всех (и это, в сущности, их
единственное оправдание).
Впервые я столкнулся с реальной социалистической демонстрацией 28 мая 1988 г. Группка из 20-30
человек, сидевшая до этого момента совершенно спокойно у памятника Свердлову (ныне Театральная
площадь), вдруг вскочила и развернула знамена, черные с красными звездами. Демонстранты громко
закричали: "Демократия! Гласность!" и покатились неорганизованным стадом куда-то в сторону Большого
театра. Сразу появилась куча любопытствующих, которые другим, еще менее организованным стадом,
побрели за демонстрацией, которая, кстати, не была официально разрешена. В этом втором стаде шел и я.
Впрочем, среди демонстрантов была пара моих знакомых, которые пригласили "посмотреть". Поэтому я
оказался несколько ближе к протестующим. Между прочим, рядом со мной шел французский аспирант-
троцкист, приехавший в Москву изучать перестройку (помните: "куплю билет в СССР, возьму с собою
револьвер...", кажется, это пел Михаил Щербаков). Одет он был в занюханный грязный пиджак и пах не то
гнилым чесноком, не то еще чем-то, мягко говоря, не особо приятным. Все это лишний раз подчеркивало
убожество левой оппозиции.
В конце концов по улице Горького обе толпы дошли до пресловутого небоскреба "Известий", где
начался митинг. Участники демонстрации, кстати, представлявшие группы "Гражданское достоинство" и
"Община", начали орать стандартные обличения в адрес бюрократии, требования истинного народовластия
и прочее, уже к тому моменту набившее прочную оскомину. Подъехало 2 автобуса с милицией, несколько
"воронков", откуда-то набежала куча крепышей в штатском, но с рациями в руках. Все эти "силы
подавления" окружили демонстрантов, а те начали петь революционные песенки. Как сейчас помню,
прозвучали "Смело, товарищи, в ногу" и "Интернационал", что меня разочаровало окончательно. Однако
милиция продолжала напирать, и демонстранты, опустив плакаты, разошлись... Все это произвело
впечатление слабо отрежиссированного спектакля. Тем более, что через пять минут на место, где только что
происходила демонстрация, выскочил бородатый мужик с костылем, и, размахивая им, начал вопить нечто
вроде: "Жидов надо по голове бить! Бороды им брить надо! Гады!" При этом сам он потрясал вполне
ортодоксальной бороденкой. Толпа №2, в которой совершал свое броуновское движения и я, обсудила
проблемы насчет того, что "молодежь зажралась, работать не хочет", и тоже стала вяло расходиться.
Рядом находилось 108-е отделение милиции, ставшее притчей во диссидентских языцех. Поскольку
выходки новой диссидентуры на Пушкинской площади становились все активнее и смелее, а публика там
паслась, в общем-то, одна и та же, неореволюционеры начали вести подсчет приводов в 108-е. У них это
стало едва ли не элементом престижа. Некоторые даже сделали себе татуировки в виде звездочек где-то в
районе локтевого сустава по числу задержаний. Мне это напоминало следы шприца наркомана.....
(to be continued)